Лада Пузыревская. Лада пузыревская

Лада Пузыревская

Родилась и живу в Новосибирске, выросла на Дальнем Востоке, по разным причинам и поводам успела объехать почти всю страну и полмира – то ли гоняясь за временем, то ли убегая от него. Где и кем только не была, но теперь уже давно занимаюсь тем, что так или иначе с ним связано – я часовщик. То есть, ничьих прогнозов и родительских ожиданий убедительно не оправдала – не быть мне ни математиком, ни филологом, ни врачом, ни геологом.

Но, поэцкая дочь, стихи писала всегда – просто потому, что по-другому не умею. В результате получилось три книги: «Маэстро полуправды невсерьез» (2004, Новосибирск) «время delete» (2009, Санкт-Петербург), «Последний десант» (2010, Таганрог).

Люблю всё, что связано с морем – единственной, на мой взгляд, стихией, которая если и подчиняется движению стрелок, то хоть не без сопротивления. Дайвер я – потому что только на глубине дискретный ход убедительно выглядит плавающим:) На глубине, понятно – это и в море, и в стихах, и в человеках. А я люблю любить человеков.

В «Сетевой Словесности»:

http://www.netslova.ru/puzyrevskaya/

Вестническая правда «последнего слова»

О своём творчестве прозаик Ольга Ильницкая сказала так: «Сгущение жизни – моё ремесло». Особенность поэтики Лады Пузыревской заключается в том, что «сгущать» ей, в сущности нечего – то, как она мыслит, уже содержит в себе некий «концентрат», не нуждающийся в уплотнении. Наверное, этим настоящая поэзия и отличается от хорошей прозы.

В поэзии Лады много реальной, непридуманной жизни. В то же время жизнь эта в её стихах предельно обобщена. В результате на выходе мы имеем «бракосочетание» акмеизма и символизма, которое ещё в начале прошлого века могло показаться чем-то из ряда вон выходящим. Но жизнь, а вместе с ней и поэзия, как мы видим, не стоят на месте. Кредо Лады Пузыревской можно выразить словами поэта Фёдора Назарова, утверждавшего, в шутливой форме, что классика для него мертва, и умолявшего современных поэтов: «Скажите что-нибудь!»

Лада пристально следит только за новыми именами в современной поэзии. Классика, благодаря маме-поэту, давно уже ею усвоена, переварена и отправлена на свалку истории, как отработанный материал. Чтобы узнать больше о творчестве Лады, обратимся к её стихам.

что ты знаешь о жизни заснеженных тех городов

где секундная стрелка годами стоит, как влитая

и короткая память не стоит напрасных трудов

и хрипят самолеты, с саднящего поля взлетая

у остывшей земли на краю без причины не стой

прибирает зима в ледовитом своем фетишизме

выживающих чудом в местах отдаленных

не столь

что ты знаешь о жизни

родом из отмороженных окон – куда нам таким

и тебе не понять,

постояльцу нарядных бульваров

отчего так бледны одолевшие брод седоки

и не смотрят в глаза, отпуская своих боливаров

что ты знаешь о жизни немногим длиннее стишка

где случайным словам

в изувеченном ветром конверте

до последнего верят и крестятся исподтишка

что ты знаешь о смерти

искрометных свечей, позабытых у пыльных икон

а Господь раздает векселя в неизвестной валюте

и все так же один – налегке по реке босиком

отправляется в люди

Это новое стихотворение достаточно характерно для творческой манеры Лады Пузыревской. Мы видим, что знаки препинания расставлены автором выборочно. Это не дань постмодернизму – просто знаки препинания «регламентируют» текст, уточняя его. А свободное плавание, без точек-тире-запятых, даёт возможность более широкого толкования смысла. Лада не боится многосмысленности. Чем больше смыслов, тем шире «живучесть» произведения. Когда я читаю стихи Лады Пузыревской, я вижу речку, которая вливается в другую речку, чтобы затем, соединив свои воды с ещё несколькими реками, нырнуть в глубокое синее море. «Возьми меня, море!» Море, которое так родственно душе Лады.

«Что ты знаешь». – «Я знаю, что ничего не знаю». Мы видим, что поэзия (Пузыревской) отличается от философии (Сократа) невероятным богатством интонаций. Героиня стихотворения Лады одновременно и спрашивает, и попрекает в неведении, и утверждает своё превосходство над иными видами знания. Но, в конце концов, приходит к осознанию относительности любых «знаний» о жизни и смерти. А это уже почти смыкается по смыслу со знаменитым изречением Сократа. Эта разноголосица в жизненном опыте, наверное, была бы не так печальна, если бы не приводила людей к взаимонепониманию.

Рифмы Лады, как всегда, новы и неожиданны, и это задаёт небанальный тон всему повествованию. Потоки сознания, эти реки, впадающие в другие реки, упорядочены в тексте чеканным ритмом и многочисленными рефренами. И – пожалуй, главное в стихах Лады – это ощущение вестнической правды «последнего слова».

Градус повествования. Накал бытия. Подлинность проживаемой жизни, со всеми её мучительными вопросами и прозрениями-неответами. И это удивительное «мы» вместо привычного «я» –многоголосая исповедь нашего времени как лирического героя.

А вот ещё одно стихотворение Лады.

ZERO

Так и мы замыкаем, закрыв глаза,

на земле наш порочный пи эр квадрат.

Если забудут в осень свести мосты,

то зимовать придется там, где застал

снег, затянувший белым надежд посты.

Бледные тени… сны?.. у чужих застав

нас не дождутся – это наверняка.

Время стоит, когда на семи ветрах

мечется-бьётся-плачет Нева-река,

плещет на серый берег столетний страх –

страх тишины. Вы слышите шорох, князь?..

Вечность скребется в битые зеркала.

Стрелки, плутая, сонно стирают вязь

на циферблате... Скольким она лгала –

осень, багровый росчерк на золотом,

дивное время жечь не мосты, листву,

всё оставлять на призрачное «потом»,

верить любому жесту, как колдовству.

Это потом здесь будет серым-серо…

после случайно скошенных ветром фраз,

это потом, поставивших на зеро,

осень запеленгует, ослепших, нас –

тех, кто смотрел на солнце и рифмовал

смерть, как одну из прочих попыток сметь.

Каждый случайный луч – всё в слова. Слова…

Осенью все слова – только мелочь-медь,

будущих зим разменный не-golden фонд,

плата за выживание в той войне,

где даже тени наши уйдут на фронт,

той, где за каждый выстрел платить вдвойне.

Белая сказка… Битва за каждый след –

это для тех, кто вряд ли у райских врат

в очередь встанет на тысячу долгих лет.

Это для тех, кто верит в победу, брат.

Стихотворение «ZERO» представляет собой фугу, в которой тема города подхватывается темой метаморфоз в природе и в людях, и «вечность скребётся в битые зеркала». Потом вплетаются ставшие уже традиционными для данного автора темы войны и смерти, жизни и борьбы за выживание, веры в победу. И это многоголосие замысла позволяет читателю легко ошибиться в определении того, о чем же всё-таки это стихотворение. А оно – о многом. Оно – о вечном. Оно – о переходе. О страшном пограничье разведённого моста, где по одну сторону – цветущие краски осени, а по другую – мертвенная белизна голого нуля. Если свести такой мост, получится Кали-Юга перед тотальным обнулением и началом vita nuova.

Однако только в математике нуль – это ничто, пустота небытия, которой, возможно, побаивается даже сам Господь – величайший математик всех времён. Однако между нулём и zero в русском языке, в отличие от английского, существует принципиальная разница. «Зеро», перейдя в русский язык, утратило одну смысловую фатальность – и обрело другую. «Зеро» в русском языке – это всегда игра, и тот, кто поставил на «зеро» свои маленькие жизни, может как выиграть, так и проиграть. А ещё может, проиграв, выиграть. Так тоже бывает.

Но «город зеро» Лады Пузыревской – это не Питер. Это город, который одновременно везде – и нигде. Синусоида жизни человека порой уходит в нижнюю точку, «уровень моря жизни», но человек при этом умирает, к счастью, лишь виртуально. Конечно, в этот момент он способен покончить с собой, поскольку не в состоянии осознать, что на пепле прошлой жизни рождается надежда. Лада Пузыревская определяет эту нулевую точку так: «смерть, как одну из прочих попыток сметь».

У Лады «время стоит», потому что... оно испугалось. Чего же боится время? Свершения судеб! Того, что его, время, «перестанут наблюдать» окунувшиеся в счастье люди. Что стрелки заплутают на циферблате. Что стрелки выйдут на свою кармическую охоту. А чего же боится человек? Неплавности перехода из одного времени года – в другое, из одной жизни – в другую. Плавность, постепенность – подготавливает человека к переходу. Неплавность – бросает его, как не умеющего плавать ребёнка, в открытый космос новой жизни, с её невесомостью надежд и прочими неизвестными.

Александр Карпенко

Подборки стихотворений

Эссе и заметки об авторах

45parallel.net

Журнальный зал: Нева, 2008 №2 - Лада Пузыревская

питерское балладийное

Здесь тебе не Сибирь — дождешься, пожалуй, снега… По Дворцовой ветром швыряет цацки бесконечных иллюзий тех, кто искал ночлега на ступенях. Знаешь ли, не по-царски —

оставлять их на откуп смутным ночным туманам, постояльцев ночи кромешной — “спите…” Но боюсь, что тебе их верность — не по карману, златоглавый рыцарь… Ну, здравствуй, Питер.

Понимай-принимай, как хочешь, в свой тихий омут, обнимай не насмерть, а то привыкнем — знать бы должен, как рвется-режется по живому. Как блистают храмы твои… Впритык к ним —

амбразуры дворов, прикрытых на всякий случай паутиной-тиной чугунных кружев. А на небе твоем, так склонном, прости, к падучей, — ни просвета. Солнца не обнаружив

за последнюю пару месяцев, сдал — не сдался?.. — даже Невский — гулкая Мекка пришлых. Их бродячие сны под звуки шального вальса рассчитать так просто на третий лишний…

На Литейном играют в классиков чьи-то тени, пишут письма, якобы — ниоткуда. Только холодно их читать. Льет который день, и — не вода здесь хлещет с небес — цикута.

А казалось бы, все в порядке — развенчан Цезарь, принародно утром отпели Брута… Отчего же так медлит с солнцем небесный цензор, цербер света белого?.. Цедит, будто

ты богами забыт в болоте, тебя взрастившем, в ночь распят на сером сыром граните… Только вот, поутру проснувшись, опять простишь им, неразумным… Слышишь?.. Жить — будем, Питер?..

время delete

Перелетная ночь с безучастной улыбкой паяца на крапленых танцует мостах, над затихшей Невою — колокольные сны… Да и слов нам хватает с лихвою для того, чтоб остаться, чтоб очень хотелось остаться посреди тишины, неразмытой водой дождевою, и запальчиво лгать, безмятежно сбиваясь на ересь, что теряющим голос не будет нужды в камертоне, но в огне не горит и в воде, как ни бейся, не тонет предрассветная нежность, ее-то ничем не измеришь… Крестный ход наобум по невнятной черте на ладони.

Безымянное эхо (бес?..) душных пустых коридоров — там, свисти не свисти, никого и вовеки не встретить. Время гончих в delete — равноденствие жизни и смерти, на радарах слепых — час бликующих звезд… С мониторов веришь?.. — проще исчезнуть, поставив на клавишу enter. Это проще — исчезнуть, когда бы вживую не резал белый призрачный свет из тоннеля, горим не горим, а глаз уже не поднять — слишком много нестойкого грима, не бледнел бы когда молчаливо мой брут, он же — цезарь, на задворках какого-не-помню-по-счету, но — Рима… Это проще — запальчиво лгать, невзирая на рифмы, и настойчиво верить в несказанных слов полумеры… Там, где ангелы в стаи сбивались, — сегодня химеры о любви безнадежно камлают… Моста не спалив, мы не уснем ни за что… Только как доберемся — до веры?..

Если выпадает снег

Рисует охрипший мороз кружева на мутной воде, что упорно жива, ваяет бесстрастные фрески. На стойко взошедших в ночи куполах мерцает, запутавшись в ветра полах, блистательно тлеющий Невский.

Здесь встречные лица сродни зеркалам, где только неоновый отблеск реклам, и, как нерадивый служивый, сквозняк затаился в осевших дворах, с надеждой на солнце баюкает страх, но все предсказания — лживы.

И метеосводка, как водится, врет, и не за горами опять гололед, и выйдут вальсировать тени на гулкие улицы наших молитв, где враг не опознан, а значит — не бит и мы не стрелки, а мишени —

мишени для стрел безмятежных и пуль, нас всех произвольно расставит патруль по-вдоль столбовой безымянной. Архангелы стаей взметнулись с поста, Всевышний, сбиваясь, считает до ста — сраженных, блаженных и пьяных

по льдистому списку напрасных утрат. И ты, мой далекий, мой сумрачный брат, глядишься в свинцовое утро, попятные ищешь на небе следы, но звезды, бледнея, сомкнули ряды — так день начинается, будто

и не было торных, просторных путей, и следует жить-ворожить без затей — глядишь, пронесет и на этот, который по счету, отчаянный раз… Но падает снег на Казанский и Спас, и трудно не выдать секрета

о том, что холодное время зима приходит сама и уходит — сама, и нас расстреляет поштучно хозяин неверьем пропитанных стрел, а тем, кто на этой войне уцелел, не лучше, поверь мне, не лучше.

Холодно

Привыкшим к трын-траве и лебеде, не прячущим за пазухами камень — в мороз не продержаться. Заарканен наш лучший из миров — зимой. К беде.

Все повторится. Аве… Авель… Amen. Как холодно здесь, бог ты мой. Ты где?..

Встает рассвет… и встанет — на учет, чужих страстей ненужный мне подкидыш. Что мне до солнца, если ты не видишь, как стрелки крутят сальто — круг почет…

а время лечит все. Не отмолить лишь уже меня. Ты — будешь?.. Все течет —

густой сквозняк в разбитое окно и топот ног — потоком мутной лавы, сквозь зеркало, не знавшее оправы, по коридору, дальше, дольше, но…

Я подожду тебя у переправы?.. Там день и ночь, бывает, заодно.

Но все не в счет. И тенью на карниз скользнет благая весть, не разбирая ни слов, ни снов, ни шепота, ни лая из темных комнат... Карнавал реприз.

И что с того, что есть ключи от рая?.. Когда ты птица, с неба — только вниз.

Здесь холодно. Не ветер, но сквозняк, заклятый друг, запутавшийся в шторе, шипит, да понапрасну, звуков — море, но громче всех — мышиная возня.

А ты почти не дышишь. Слышишь, Торе?.. В колокола-то больше — не звонят.

Да нет здесь брода. Крыльев нет — на дно, хлебнув на посошок... Плесни — отравы. Здесь лечат птиц хмельные костоправы исправно, но — не насмерть. Как в кино.

Я подожду тебя. У переправы. Там, где до неба дольше, дальше, но…

слишком медленный поезд

Слишком медленный поезд и медленный — снег, проплывают, блистая в немытом окне, к полустанкам прибитые звезды. То ли песни поют, то ли жгут города, все едино в такую пустыню, когда — что Москва, что Афины, что Грозный.

Здесь никто не услышит, зови не зови, для построивших храмы свои на крови глух и нем, как ни бейся, Всевышний. Мы играем которую вечность всерьез с ним до первых не в строчку, всамделишных слез, затянулась игра в третий — лишний.

А колеса стучат свою мурку-муру, гонят смерть, что, по слухам, красна на миру, остальное с годами — бледнеет. Мир сжимается в страхе — больной и босой, под прищуром старухи с прицельной косой, сирота, не представленный ею.

Не помогут, забудь, ни пожатия рук, ни рифмованных слов заколдованный круг — если твой one-way-ticket просрочен. И ни пулю в висок, ни состав под откос не пустить, не ответив на глупый вопрос — кто расставил флажки у обочин?

Заблудились на подступах к ночи огни, здравствуй, город, сегодня с тобой мы одни будем с картой сверять кольцевую. Сколько можно друг другу смолоть чепухи, но сегодня московское время — стихи, значит, надо искать мировую.

Если хочешь, пошагово вспять повторим, трижды проклятый мой белокаменный Рим, вещих снов безоглядную ересь. За обратный билет и обратный отсчет и за то, что меняется все и течет — ты прости меня... Если успеешь.

летальное

Мы грустные клоуны, ставшие стражей опилок, впитавших летальную летопись, крытую цинком, мы — те, кто молился на купол и ставил стропила, кто мог бы полжизни сидеть на развалинах цирка,

просеивать пепел, разбрасывать бисер, смеяться в закат без причины невольно от воли кромешной, остаться на пепле — не в том ли призванье паяца, и мы бы остались, пускай ненадолго — но спешно

в намеченном месте, не вместо, а вместе — с водою, никем не замеченных, запросто выплеснешь нас ты, наш бог гуттаперчевый, звери под плетками взвоют, взлетят под мерцающий купол хмельные гимнасты.

Мы грустные клоуны, впавшие к вечеру в пафос — взыскательным взглядом поддерживать гибкие тени икаров, доверчивых к зрителям, греющим пакость за пазухой в банке троянской, пусть снова не с теми

вчера разводили мы пристальных фраз брудершафты — привычно-неверным ни фразам, ни снам, ни рукам, ни

неистовым клятвам — им что: будет день — будет жатва, тогда и посмотрим, кто дальше разбрасывал камни

в ликующий зал — только восемь кульбитов до смерти осталось упавшему вверх — просто сверьтесь с афишей, но глянь — не сдается, все верит, все вертится, вертит свои пируэты… Ты где там, роняющий свыше?..

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Дети Ра, 2010 №5(67) - Лада Пузыревская

Лада ПУЗЫРЕВСКАЯ

ГУТТАПЕРЧЕВАЯ СТРАНА Рулетка

блажь дорожная — ближе, ближе прочерк вилами на воде бог не дожил — так те, что иже, всласть затеяли новодел на раскопках, граненых градом, собираешь руками дым — был бы гопник, а будешь гадом вечно пьяным и молодым коль вменяют менялам влипших на просроченной лебеде не вменяемых нас, но лишних на задворках чужих нигде — там, где августа бисер меткий ссыпан в чрево черновика где от дверцы открытой клетки ключ потерян, наверняка там никто никогда не ропщет — глухо, немо, живи слепым и прощать, и прощаться проще чаще осенью, был бы пыл будет пепел — горючий, едкий — этот дольше, чем на века ролевая игра — рулетка, блажь привыкших не привыкать к полумерам и полустанкам — не остыть бы, устав стенать ты опять заблудился, сталкер — там, за зоной, еще стена там, где классики рефлексии чертят классики на песках и не прыгают — ты спроси их, кем приказано не впускать уцелевших во сне покатом, уцепившись — к спине спина глянь, как стойко молчит под катом гуттаперчевая страна

коли вьюга 1

Настоявшись на гулком перроне не вещих табу, распиная по ходу следы на заезженных рельсах, подгоняет сквозняк бестолковых метафор табун до конечной, где падают звезды, срывая резьбу, где подземное заперто эхо. И как ты ни целься — попадешь в переплет, креозотом пропитаны дни, стволовым серебром поименно расписаны пули — мы обучены в голос молчать посреди трескотни беззастенчивых судеб чужих — не бликуют огни семафоров, ликуют пустые табло. Но — толпу ли удивить ты пытался, маэстро подземных молитв, прижимая бездарные сны поутру к турникетам?.. эсперанто потока, бездомный мой космополит — гуттаперчевый бог тишины втихомолку смолит трубку мира кумира тоскливо. Но дело не в этом.

Петроград-вертоград, память вечно текущего льда — пусть крепчает, дичая, дрейфующих снов кали-юга, пусть не всходит на Марсовом поле надежд лебеда, пусть до талого паузу держит вода — не беда. И свисти, не свисти, а мосты не свести, коли вьюга. Незадачливый март тянет время за невский рукав — обернешься, ан — нет никого, это сказка нон-грата, это город прицельных дождей, и лукавь, не лукавь, депортируя птиц из далекого их далека, но в свинцовое небо впадает не твой эскалатор. Коли некуда плыть — нечем крыть, умирающий снег собирают слинявшие с белых холстов херувимы — залатать бы колодцы твои, скоротать путь к весне, но нестойки слова, даже те, что под занавес — не бесконечны. И только отдельные — непоправимы.

Здесь такая сибирь выпадает порой на заре, что хоть смейся, хоть точные рифмы цеди от досады, все едино — Всевышний с крапленых пойдет козырей, разменяет у джокеров сдавших поля косарей и расставит посты по периметру Летнего сада. Не придешь со щитом — на щите благовесть донесут до хмельных часовых нашей вечно неполной колоды и тогда не спасет междометий скупых самосуд от горячечных снов наяву, на весу, да не суть — этот город и сам словно сон, только больно холодный. И пускай хоть атланты чугунными лягут костьми поперек мостовых — все едино — all souls for sale!.. здесь такой мегаполис прополешь с восьми до восьми, что уже не взойти, хоть какой троп ли, трап ли возьми. Слышишь, cеятель вечного-млечного?.. Жни, что посеял.

Суеверное

Что до времени нам?.. как по году его ни вымаливай, стрелки ни подводи — ускользает проворное чудище, скрипнет старыми рисками на циферблате эмалевом, и курантам кранты. Только кажется — есть хоть чуть-чуть еще. Я тебя попрошу — не запомнись проспектом заплаканным, оступаясь степенно в подтеках огней Староневского, где у редких прохожих сердечные клацают клапаны, и гудят до утра гуинплены, и спрашивать не с кого — век который уже не взойдет из заветренной сырости свора борзых теней на уклончивом небе камлающем, да и что на озимом миру может запросто вырасти?.. Вон дрейфует моя кочевая звезда — мал-мала еще. Ты приснись декабрем, в календарь с долгожданными числами волоча нерадивое счастье хоть силой, хоть волоком по замерзшей воде ли, полями ли чистыми-чистыми в волоокие сумерки, наспех подбитые войлоком, где стареющий Бог разведет искрометное месиво, суеверно застыв по колено в космической обрези, и поди разбери — то ли блажь этот снег, то ли месть его?.. На ветру для молитвы нужны образа, а не образы.

Канитель

Л. Барановскому

пространная дышит на ладан страна под амбарным замком но ты улыбнешься — да ладно с ней не понаслышке знаком да лишь бы хватило таланта и было при жизни — по ком капель рецидивом чревата к заутрене вынь да положь врача, чья несладкая вата укутает улицы сплошь а лучше — поставь запятую стремясь не в строку потакать и я что есть сил забинтую в соленые сны эстакад и осень, чья песня холопья и город без лишних хлопот — снижаются снежные хлопья сгущается время из-под небесной ладони повстанца поровшего в прошлом порой заветную ересь — останься снег может быть тоже пароль

дано: километр 101-ый плюс беглых следов кружева швыряет хрустальные перлы звонарь, не устав крышевать заметных на черном залетных осевших в скупой чернозем — вон колокол словно зовет их поставивших щедро на все в отказ не ушедших, покуда полна перезвонов казна да бьется на счастье посуда — не дольше, а дальше как знать грести ли по темным аллеям где прочерк, просрочен, висит не по беспределу болея — судьбой заплатив за визит

ни царства за то, ни коня им смотрящий открыл вентиля известным макаром гоняет по-старому стилю телят где вусмерть дороги месили слетаясь на свет впереди сбивались в шалманы мессии не спрашивай, не береди где родина в синем платочке ни Крыма не сдаст, ни Курил ни слишком горячие точки в которых не сразу вкурил за что между тем отметелит устав по слогам донимать мы — петли в твоей канители небрежная родина-мать

потянет из сумерек волглых с вещами на выход — забит светило садится за Волхов но вновь восстает из Оби и на спор не скрою восторга зардевшимся словом соря — надежда приходит с востока где, если дословно — заря где айсберг плывет наудачу под шелест хозяйских сутан а здесь — безутешно судачат застрявшие в льдинах суда что альфа — ни зги, ни омега на небе без звезд — не родня три года здесь не было снега три года + тридцать три дня печеные сны печенега — ни дыма всерьез, ни огня вот только кого ни спроси я на что белый свет променял божатся — здесь тоже Россия а стало быть — и про меня

этот город мне нужен

На каком-то этапе сольются и шепот, и крик в безупречное эхо, потянет из прошлого гарью, и никто не ответит — за что и на что нам подарен обесточенный город, где даже рассвет не искрит — дело к осени, darling. Дело снова к дождям, научившим нас страх кабалы сонно путать с прогнозом погоды, и истово мерзнуть, не оставив следов, уходить в гуттаперчевый воздух, что беда, что вода, да по-прежнему жмут кандалы — заменить бы, да поздно. Прорастая Сибирью, сбиваясь с разменных «увы», постояльцы кедровых закатов, привычные к кляпу нарицательных истин — вы поздно снимаете шляпу перед звонким безмолвием, раз не сносить головы, раз пошли — по этапу. На какой — посошок?.. Наугад бы разбавить вино — не живой ключевой, а обычной водой из-под крана, вряд ли это побег — из себя, по московскому — рано, по сибирскому — самое то… Слышишь, вызови, но — не такси, а охрану. Что бы там ни версталось впотьмах, а не спят сторожа, стерегут, опрометчивых, нас — и от взмахов напрасных, и от звона кандального — видишь колонну на Красном?.. до последнего за руки держат, а руки дрожат — здравствуй, город мой, здравствуй. Там — не верят слезам, здесь чужим не прощают обид, Старый мост от влетевших по встречке все уже и уже, приасфальтовый ветер с сомнением смотрится в лужи, но залетные сны быстротечны, как солнце в Оби — этот город мне нужен.

Лада Пузыревская — поэтесса. Родилась в Новосибирске, окончила Новосибирскую государственную академию экономики и управления. Публиковалась в журналах «Сибирские огни», «Новосибирск», «Эдита» (Германия), «Камертон» (Иерусалим), коллективных сборниках и альманахах. Финалист поэтических конкурсов «Муравей на глобусе», «Поэзия» и др. Член Международного союза писателей «Новый современник». Автор книг стихов «Маэстро полуправды невсерьез» (2004, Новосибирск) и «время delete» (2009, Санкт-Петербург). Живет в Санкт-Петербурге.

magazines.russ.ru

ЛАДА ПУЗЫРЕВСКАЯ. Стихи | Квадрига Аполлона

Так не трусь хотя бы…

И назавтра мне скажет повешенный раб:

«Ты не прав, господин»; и я вспомню твой взгляд, И скажу ему: «Ты перепутал, мой брат: В этой жизни я не ошибаюсь».

Б.Г.

Мы вышли из города, полного смутной печалии ясных надежд,застревающих в божьем горниле,но мы говорили слова и за них отвечали,и ветер, качающий землю, с ладоней кормили.

На стыке веков солнце вечно стояло в зените,дымящийся купол полжизни держать тяжелее.А помнишь, как верили – хоть на бегу осените,и счастливы станем, совсем ни о чём не жалея.

Но ангел-хранитель то занят, то выше таксует,а наших, как жемчуг, таскает небесный ныряльщик.Привычка грешить так всерьёз, а молиться так всуелюбую судьбу превращает в пустой чёрный ящик.

Не плачь же со мною про эту бесхозную пустошь,где редкая радость букет из подножных колючек.Мы пленные дети – случайно на волю отпустишь,бесстрашно теряем от города новенький ключик.

тёмный лес

Она говорит: я выращу для него лес.

А он говорит: зачем тебе этот волк?..Не волчья ты ягода и, не сочти за лесть,ему не чета. Он никак не возьмет в толк,что сослепу просто в сказку чужую влез.

Смотри, говорит: вон я-то – совсем ручной,а этот рычит недобро, как взвоет – жесть.И что с него проку? И жемчуг его – речной,и в доме – опасность, слёзы и волчья шерсть.

Она говорит: но росшие взаперти –мне жалость и грусть, как пленные шурави.И кто мне, такой, придумывать запретитто небо, в котором – чайки. И журавли…

А он говорит: но волк-то совсем не в масть,он хищник, не знавший сказочных берегов,и что будешь делать, когда он откроет пасть,ведь ты не умеешь, кто будет стрелять в него?

Она говорит: а я стану его любить,взъерошенным – что ни слово, то поперёк,больным и усталым, и старым, и злым, любым.А он говорит: а волк твой – тебя берёг?..

Как в «верю – не верю» играют на интерес,ничейная жизнь трепещет, как чистый лист.Но сколько осилишь ведь,столько и пишешь пьес,ищи свою сказку, их всяких здесь – завались.А волк всё глядит и глядит в свой далёкий лес.

зверь

выходя из подъезда, старательно держим дверь –не боясь, что прихлопнет, а чтобы он тоже вышел,жарко дышащий в спину, топочущий сзади зверь,горько плачущий ближе к вечеру. смотрим вышеза верхушки деревьев, дома, провода – тудагде лыжня самолёта к подъёмному жмётся крану,словно здесь его горе, а дальше – совсем беда,где саднит горизонт, в котором мы видим рану.

глянь, по-прежнему бьётся, пульсирует и болитстолбовая дорога в смертельно любимый город.где, не знавшие страха, мы верили в монолитвосковых наших крыльев, дети… а зверь упороти рычит, и хохочет, и хочешь, не хочешь – верь,что однажды, восстав, будто феникс,в окрестном спаме,тьму тасующий между закатами, нежный зверьнас добьёт, улыбнувшись ласково. наша память.

Inter arma silent Musae*

уж осень дымным шлейфом волочится,а музы изможденные молчат.из страшных снов угрюмая волчицавыводит обезумевших волчат –

скулящий ужас с ледяным прищуромиз смрадной опостылевшей норы.как будто под небесным абажуромвскрывается жестокости нарыв.

зверёнышей рычащая пехота –и шаг всё твёрже, и оскал лютей,и всё всерьёз, раз началась охота,раз началась охота на людей.

и не с кем спорить о стыде и сраме,покуда плач детей для них – ноктюрн.живыми зачарованы кострами,они навалят дамб, нароют тюрьм

и снова возвращаются. как тянетих в это царство павших желудейдороги расцарапывать когтямиохота. здесь охота – на людей.

*Inter arma silent Musae – когда говорят пушки, музы молчат.

переплёт

то ли просто уйти, раз окрестная тьма не сдаётся,раз не греет очаг, нарисованный мной на картоне.здесь последнее время зима – глянь, она остаётсянесмываемой вязью на каждой открытой ладони.

то ли пробовать жить, получилось же в прошлую среду,выходя из себя, замереть, оглянувшись на шорох,и рукой помахать неизвестным, идущим по следу,и слова повторять, будто только сегодня нашёл их.

золотые слова, на которых вдруг исподволь выросудивительный мир за окном в ледяном переплёте,где братаются бог и мятежный компьютерный вирус,но не высмотреть лиц, пусть хоть все зеркала перебьёте.

и не вспомнить имён, кто пытался – в ответ возникалито бесстрастные маски, то лики, мерцавшие мило,а своих не найти, словно выдуло всех сквозняками…знаю, знаю, что скажешь – сама их годами кормила.

чем дальше в лес

Дай, зверь, на счастье, что ли, лапу мне —в предчувствии теплеющего взглядане так опасно верить, что не надоискать внутри погибшее — вовнешестого круга будничного ада.

Сверять шаги по пульсу чьих-то строк,частить, честить сквозняк и бездорожьеи не стыдиться пальцев мелкой дрожи,когда они ложатся на курок,когда не я, то — кто тебе поможет?..

Тем выше сухостой, чем дальше в лес,куда ни кинь — везде передовая,и не выводит верная кривая —затеяло игру на интерессветило, что палит, не согревая.

Ты не знаком с ним, потому что волк,листая тени с ночи до полудня,не знаешь, как планета многолюднаи многословна — ветер к ночи смолк,но только громче дьявольская лютня.

И в третьем поколенье тишинынам не расслышать посвист бумерангасквозь сумеречный шепот/шорох: Банга…слова — и те за нас предрешены,и остаётся только волчье танго —

по-капельные сумрачные папошагово краснеющего снега —для жителей провального ковчега,и снов бескрылых бледная толпав томительном предчувствии побега.

деревья будут большими

ты один в этой осени ветреной, оспяной,закрывая лицо, бредёшь, обнимая сосны,понимая уже, что молодость за спинойне крылом прирастёт, а страннымгорбом несносным.

как его не затягивай, этот живой рюкзак,что туда не толкай на идише и латыни,но в истёртую кожу впивается снов гюрза,вот и стынет.

умереть соберёшься – окажутся ночи длиннымии глаза не закрыть, и от звёзд никуда не деться,а деревья в окно смотрят грозными исполинами –как в детстве.

твой же съёжился мир почти до размеров спаленки,за порогом хрустит и свищет – вот-вот октябрь,где ты всё ещё слабый, ненужный,больной и маленький…так не трусь хотя бы.

побег

Верноподданный моих слепых зеркал,верно, поданный от дьявольских щедрот —что ты в городе моём/твоём искал?..Ты беги, мой волк, беги из Кариот.

Эпигон с ума сходящей в душу тьмы,оглянись — твоя на вдох отстала тень,разом выдохлась, и надо думать — мы,снова будем, снова люди — да не те.

Город в саван, словно с барского плеча,снарядился, снова праздник новый год,спит надежда — про которую молчат,что-то шепчет нашим куклам кукловод.

Рвётся в небо, рвётся надвое твой вой,за спиной прицельно время месит наст,берегись, ты очень нужен мне — живой,отстояли день, глядишь, и ночь не сдаст.

Бьют осколочной молитвой в спину дни,где, куда ни посмотри, — случайный блюзбродит/бредит, и кому ни присягни —сгинут в сумерках, как не было — боюсь,

нам придётся слишком долго умиратьот бессмертия в сезон охоты, от —упоительной попытки жить вчера…Ты беги, мой волк, беги из Кариот.

уходя – уходи

потерявший надежду свой дом превращает в склепи, цепляясь за стены, то молится, то матерится –и зовёт к себе осень, что каяться-то мастерица,и подходит к окну, и не видит людей – он слеп.

потерявший любовь превращает свой дом в вокзал,сам бежит из него в громыхающем смертью вагоне –так боится зеркал как свидетелей прошлых агоний,словно следом война, но не помнит он, чей вассал.

что утративший веру?.. совсем прекращает ждать,обнуляет sim-карту, что без толку год допревала,выключает весь свет и бредет наугад до привала,не считаясь ни с чем, раз конца пути не видать.

а пока мы в походах – война вон ползёт на трон,в безобразных ворон превращаются белые кони,кто прикроет детей, если пепел пристанет к иконе –бог уже не услышит, но все-таки – этих не тронь.

не вернувшийся дважды на раз укрощает сплин,зря гудят горбуны, рассыпая попкорн на галерке.уходя – уходи, путешествие будет нелегким,но в колоннах ушедших так много не согнутых спин.

потому что волк

Беспросветна твоя тоска, потому что — волк.Голосишь на краю тишины, как на папертипро окольную волю вольную — был бы толк,не затей ты игру — в темноте жить по памяти.

Отблистает впотьмах бесстрастное сереброи осядет на шкуре — не пеплом, так проседьюзапоздалой — так Бог на выстрел даёт добро.Отпевай же луну, отвывай — вдоль по просеке

пусть закатится, пав — туда, к именным полям,где ни флага тебе, ни флажков нет, ни родиныне найти, но опять сорвёшься — на верхнем ля,подорвётся земля из-под ног, станет вроде бы

и податливей, и теплей… Только липкий следне отыщет дороги домой — там, где вспоротыруки, реки — затонет заполночь млечный бредв неподвижном потоке снов. И будто всполохи

перекрестных молитв — целительный произволреверансов танцующих звёзд. Ты не выживешь.Немигающий взгляд настойчиво ищет ствол,примеряясь к прицелу до срока — не ближе ли…

не та игра

уйму недобрый холодок по вене я,а ты мне на прощанье расскажи,что смерть уже давно не откровение,скорее – жизнь.

сама на ровном месте спотыкается,а всё ответов просит, где ж их брать.грешить легко, куда труднее каяться.в чем сила, брат?

не в этой правда осени, горюющейо карте мира, что не так леглана золото, а только говорю – ещёне та игра.

не те знамена и знаменья плавила,не тех бойцов сгоняла на парад,пора менять доску, фигуры, правила,и нам пора.

в чем сила, если не хватает дерзостипостроить дом стеклянный без стропил,а камень, что за пазухою держите –всё, что скопил.

воля — вольному

Расстрельное эхо пустых до поры городовтебя не обманет — какая тут к черту свобода?..Прицельная перепись павших не стоит трудов:начни с февраля — и до точки.С опального годани много, ни мало — три моря воды утекло,солёные брызги осели на встречные пули.Ты смотришь на город сквозь смерть,а бетон и стекловпитали с дождями шальную надежду —не ту ли,что пятую жизнь тебя мимо прицелов вела,спасая в глухих переулках от праведной местивладельца угодий…И пусть — ни кола, ни двора,на то ты и волк, чтобы не — в хороводе.На местестоит, весь в победных знамёнах, чужой монастырь,мелькают в зашторенных окнах прожженные лица…А помнишь, как мы не жалели огня на мосты?..Уставы — горят, вот он, пепел.Как прежде, бойницыскрывают, срываясь на шелест, словес кружева,стареют без дела окрестных легенд донкихоты,надежда на выстрел скорее мертва, чем — жива.Здесь стала неволя не пуще, но проще охоты.

И только затеешь взахлёб искупительный вой —от страсти — беспечен и зол, от любви — безоружен,как явится — врёшь, не охотник, всего лишь конвой,и выдворит прочь — в колокольную, звонкую стужу.Куда мне податься с повинной моей головой?..Да знать бы — кричащий не может быть не обнаружен,не пойман, не…воля — длиннее дороги домой.Живи. Слышишь, выживи только.Ты нужен мне.Ну же…

quadriga.name

Все стихи Лады Пузыревской

Предисловие к морю

Плотно забиты окна, как кляпом, пухом,

нежностью тополиной ты сыт по горло,

душно, стакан воды бы, и ты не гордый,

можешь позвать на помощь кого угодно,

только вот – никого здесь... Какая муха

в кровь искусала Богом забытый город?..

Жадностью болен ты, словно та старуха

с битым корытом – мимо по водостокам

пусть бы текли соблазны, незорким оком

их провожают тени… Не так уж плохо

в этой бетонной клетке – тепло и сухо,

только тебе всё кажется, что жестоко

кем-то наказан ты. Пережжённый вечер

не бесконечен. Легче дышать, похоже,

станет, когда осядут шаги прохожих

пылью на тротуарах – немного позже,

может, и ты дотянешь... Когда бы ветер –

тот, что заходит с моря, тогда – возможно,

было бы проще, впрочем…

ты осторожно…

… руку мне дай, и я приведу тебя к морю –

там, где всерьёз реален лишь абрис паруса,

ветер не спит ночами, пришпиленный к молу,

там только море – жизнь, остальное – пауза.

Видишь ли, море не предаёт, любя, души –

если цунами – значит, не то мы делаем,

море играет с нами честнее, чем суша –

пенно сбиваясь, шепчет: вы были смелыми,

бредит прибоем… Переведу тебе, хочешь?..

и горизонт, в волнах растворённый, ближе нам.

Всё, что считали мы берегами – не… очень.

Здравствуй, вода солёная, здесь мы – выживем,

это не трудно нам,

побывавшим там – ниже…

… некуда ниже, когда под ногами – дно.

Крепко держи загубник, дыши и слушай –

бьётся ли сердце, и третьего не дано –

стой на коленях или всплывай. На сушу

можно вернуться и без приключений, но

незачем, если там никого, кто нужен.

Бросит ракушку (не решка ли?..) здешний бог

мелкопесчаных снов – ты, похоже, пленник,

и – глубоко … не-приветственно осьминог

щупальца тянет, водорослей сплетений

не разобрать… да и стоит ли?.. – ни дорог,

нет под водой, ни звуков, ни света-тени…

Не заплывай – не вернёшься!.. – за тишину,

трудно свободным быть на одном баллоне

воздуха, а погремушка всё тише – дну

в общем-то, безразлично, что Бог уронит

в крепко солёный Эдем – покорившись сну,

души плывут, а звёзды на небосклоне

все на местах положенных… точно?..

Кроме…

…кроме того, что море живёт, как дети,

нежно сплетая волны и сны в рассветы,

любит оно, волнуясь, искать ответы

на берегу истоптанном – кто ты, где ты?..

Что ты поймаешь, в небо забросив сети?..

Можешь молчать и ждать золотую рыбку,

если ещё имеешь к ней порученья,

можешь играть в рулетку с подводной чернью,

или души солёной начать леченье,

можешь построить замок в песочке зыбком…

На берегу, где ветер-то волен не был,

для моряка, сведённого (не с ума ли?..)

правилами игры пострашней цунами –

крыс берегут, да и капитан не с нами –

выбор обычен – если не дно, то – небо.

Это привычка –

лишь бы не здесь,

а мне бы…

…выплыть, не захлебнувшись своей свободой,

не растеряв сокровищ и… Здравствуй, Немо!..

Знаешь, ты всё такой же – нейтральны воды,

даже, пожалуй, слишком… всё ждёшь погоды,

для разговора с небом?.. Пора на землю –

к тем кораблям, добравшимся до причала –

в странствиях по морям корабли стареют

счастливо… Но мечты, что висят на реях,

были когда-то парусом… Слишком мало

жизни на суше, чтобы в неё поверить.

Это не горе, если под плеск ладоней

волны размоют контур твоей вселенной –

помнишь ли: море пьяному – по колено,

пьяному жизнью – он и в воде не тонет,

и не горит в огне… Приходи на землю –

сам всё увидишь: можно начать – с начала,

как поступают птицы, весной вернувшись,

можно – с конца… Не знают морские души

о берегах, а надо бы – слишком мало

жизни в воде для тех, кто рождён на суше.

45parallel.net

Журнальный зал: Нева, 2008 №2 - Лада Пузыревская

питерское балладийное

время delete

Если выпадает снег

Холодно

Все повторится. Аве… Авель… Amen. Как холодно здесь, бог ты мой. Ты где?..

а время лечит все. Не отмолить лишь уже меня. Ты — будешь?.. Все течет —

Я подожду тебя у переправы?.. Там день и ночь, бывает, заодно.

И что с того, что есть ключи от рая?.. Когда ты птица, с неба — только вниз.

А ты почти не дышишь. Слышишь, Торе?.. В колокола-то больше — не звонят.

Я подожду тебя. У переправы. Там, где до неба дольше, дальше, но…

слишком медленный поезд

летальное

вчера разводили мы пристальных фраз брудершафты — привычно-неверным ни фразам, ни снам, ни рукам, ни

неистовым клятвам — им что: будет день — будет жатва, тогда и посмотрим, кто дальше разбрасывал камни

magazines.russ.ru

Журнальный зал: Дети Ра, 2013 №9(107) - Лада Пузыревская

Лада Пузыревская — поэт. Родилась и живет в Новосибирске, выросла на Дальнем Востоке, по разным причинам и поводам успела объехать почти всю страну и полмира — то ли гоняясь за временем, то ли убегая от него. Где и кем только не была, но теперь уже давно занимается тем, что так или иначе со временем связано: Лада — часовщик. Автор книг «Маэстро полуправды невсерьез» (2004) «время delete» (2009), «Последний десант» (2010). Широко печатается в российской и зарубежной периодике, включая сетевые издания.

такая ночь

Такая ночь — хоть закажи оркестр, не видно нот и проще утопиться, когда бы не с упорством летописца, считая вслух проталины окрест банкует март — на игровом столе вчерашних блюд большие перемены, убитый скрежет передач ременных впрок на сто лет. С пейзажем за окном накоротке страна моя, как схима именная, спит, паводок держа на поводке, напоминая рисунок хрупких вен один в один, не выдержавших вирусной нагрузки. Переводи мой свет, переводи на русский.

Предательски нахлынувший бетон, а дна все нет, как будто запретили — целуя след линяющих рептилий, дрейфует обезумевший планктон, а ты плывешь в оранжевые сны, страх оставляя ниже по теченью, растаявшей палитры ботичелли, усталый кровник ряженой весны.

В такую ночь без музыки ни зги, жгут летописи желтые страницы, горят колосники, поля, станицы. Хоть ты не сгинь.

корабельная молитва

Позволь нам — быть, хотя бы до поры последних звезд, ныряющих с причала. И что с того, что вечность обмельчала — немудрено, раз точат топоры для плахи те, кто строил корабли. И все-таки позволь начать — с начала, с тех берегов, где смели и могли мы звезды называть по именам, ловить ветра в мерцающие сети и имя бога не держать в секрете, не верили портовым крикунам про то, что ни вернуться, ни вернуть. Нам раздавали пряники и плети — на выбор, мы ушли куда-нибудь, не захватив ни компаса, ни карт. Пусть с каждым днем длиннее тени наши, позволь нам — быть, а где — уже не важно, позволь сказать спасибо, за азарт в твоей, без правил и ветрил, игре — затянутой на вечность рукопашной с самим собой, за церковь на горе, за истовую верность звонарей колоколам, известную тебе лишь, за зыбких снов горячечную ересь, за снег в июле, ливень в январе, за то, о чем волна в шторма молчала, за то, что ты по-прежнему не веришь ни нам, ни в нас… Позволь начать — с начала.

суеверное

Я тебя попрошу — не запомнись проспектом заплаканным, оступаясь степенно в подтеках огней Староневского, где у редких прохожих сердечные клацают клапаны, и гудят до утра гуинплены, и спрашивать не с кого —

век который уже не взойдет из заветренной сырости свора борзых теней на уклончивом небе камлающем, да и что на озимом миру может запросто вырасти?.. Вон дрейфует моя кочевая звезда — мал-мала еще.

Ты приснись декабрем, в календарь с долгожданными числами волоча нерадивое счастье хоть силой, хоть волоком по замерзшей воде ли, полями ли чистыми-чистыми в волоокие сумерки, наспех подбитые войлоком,

где стареющий Бог разведет искрометное месиво, суеверно застыв по колено в космической обрези, и поди разбери — то ли блажь этот снег, то ли месть его?.. На ветру для молитвы нужны образа, а не образы.

А ты?..

Открой глаза — в блуждающей ночи немилосердно срезано под крыши ветрами небо. Только — не молчи… Дно под ногами, а хотелось — выше и ближе к солнцу, но меня не слышит единственная нужная душа. Предательски стучит шальное сердце в том смысле, что сбиваясь и спеша навстречу — пустоте. Куда мне деться от незнакомых лиц?.. И водка с перцем как, впрочем, и все прочие… врачи, в который раз не совладают с жаром — ртуть неподкупна — только не молчи!.. и солнце очумевшим красным шаром летит в окно мне. Потерять ключи и больше никогда не возвращаться — вот так в бреду задуман был побег. Воистину — сомнительного счастья замкнувшихся дорог недолог век.

Ты, самый главный в мире человек, скажи, каких еще мне ждать пророчеств?.. Конечно, проще мирно сдаться в плен чужих, до хрипа нежных одиночеств, но что могу я — без тебя?.. Взамен — лишь сны и тени поднимать с колен.

Донельзя обесценив чувство локтя и прочие врожденные черты, ослепнув, обезумев и оглохнув, я многому смогла бы научиться — избавившись от страха высоты, летать, к примеру, как умеют птицы, но небо подождет меня… А ты?..

мы — будем!..

Тебя не узнать невозможно — по вздоху, по взмаху, мятежному взмаху — держись!.. — плавников. Или крыльев?.. Так падают в небо, так сны провожают на плаху, так в ночь отпускают бесстрашную певчую птаху, так шепчут в бреду предрассветном: мы — были!..

Мы были податливей и безмятежней — как глина. Смиренней. Швыряли горстями слова и надежды, что бисер — известно куда… Собирали, сдирая колени подводные камни в любви утонувших прозрений. Мы были мудрее — не ждали ни песен, ни писем от канувших за амальгаму нестойких видений.

На дне — преломляется свет. И на тысячу радуг могло бы хватить нам с тобой… Не устав от падений — не выплыть, не вынырнуть и от настойчивой тени не скрыться — от наших вчера, выгребающих рядом.

Не стоит подметных желаний, моя золотая, наш дом из стекла, за которым — уснувшие люди. Что лед, что вода — все едино, согреешь — растает. И все возвращается в море, волной прорастая сквозь илистый сумрак сомнений, сквозь шепот: мы — будем.

не волей небес

Я был послан через плечо граду, миру, кому еще? Денис Новиков

Пусть шаткие крыши уносятся влет и снег на лету превращается в лед, крепчает слезящийся панцирь — умри на задворках свинцовых кулис, но выучи роль, а не вышло — молись, дыши на застывшие пальцы.

Подметная повесть соленой слюды стирает незваных прохожих следы, и прячется смерть в занавески, и город дрейфует, циклоном несом, и повод проснуться весне в унисон совсем невесомый. Не веский.

Не волей небес, отходящих ко сну, вольется в казненного ветра казну туман, умножающий скорби — гляди, сколько песен чужих намело, любое крещендо сойдет на минор, всплывая под «urbi et orbi».

И сердце не камень, и что ни долдонь, но лишь разожмешь Бога ради ладонь, и — amen, до слез изувечь, но ни голос на бис не взлетит, кистепер, подснежного свиста неверный тапер, ни эхо. И эхо — не вечно.

А лед полыхнет — да хоть как нареки, но вплавь здесь всегда середина реки, и с берегом берег не вместе, барокко по-барски заносчивых льдов, твой город, который не помнит следов — не стоит. Ни мессы, ни мести.

magazines.russ.ru