Для отчуждения в птс: 4. Снятие с учета транспортных средств \ КонсультантПлюс

AS/POLS 2900.6A
Политические взгляды
2010-11

1 марта – Теория отчуждения Маркса

Отчуждение труда, имеющее место именно в капиталистическом обществе, иногда ошибочно описывают как четыре различных типа или формы отчуждения. Наоборот, это единая тотальная реальность, которую можно анализировать с различных точек зрения. В Economic and Philosophic Manuscripts , Маркс обсуждает четыре аспекта отчуждения труда, как это происходит в капиталистическом обществе: один — отчуждение от продукта труда; другой — отчуждение от деятельности труда; третья — отчуждение от своей конкретной человечности; четвертая — отчуждение от других, от общества. В этом четырехкратном распаде отчуждения нет ничего загадочного. Это следует из идеи о том, что все акты труда включают в себя некую деятельность, производящую некий объект, выполняемую человеком (не рабочим животным или машиной) в каком-то социальном контексте.

Отчуждение в целом, на самом абстрактном уровне, можно рассматривать как отказ от контроля через отделение от сущностного атрибута самости и, более конкретно, отделение актора или агента от условий осмысленной деятельности. В капиталистическом обществе самым важным таким разделением, которое в конечном счете лежит в основе многих, если не большинства других форм, является отделение большинства производителей от средств производства. Большинство людей сами не владеют средствами, необходимыми для производства вещей. То есть они не владеют средствами, которые необходимы для производства и воспроизводства их жизни. Вместо этого средства производства принадлежат относительно небольшому числу людей. Большинство людей имеют доступ к средствам производства только тогда, когда они наняты владельцами средств производства для производства в условиях, которые сами производители не определяют.

Таким образом, Маркс не имел в виду отчуждение, чтобы указать просто на отношение, на субъективное чувство отсутствия контроля. Хотя отчуждение можно чувствовать и даже понимать, от него бежать и даже сопротивляться, оно интересует Маркса не просто как субъективное состояние. Отчуждение есть объективная структура опыта и деятельности в капиталистическом обществе. Без него капиталистическое общество не может существовать. Капиталистическое общество по самой своей сути требует, чтобы люди были помещены в такую ​​структуру и, еще лучше, чтобы они поверили и признали, что она естественна и справедлива. Единственный способ избавиться от отчуждения — избавиться от базовой структуры отделения производителей от средств производства. Итак, отчуждение имеет как объективную, так и субъективную стороны. Можно пройти через это, не осознавая этого, точно так же, как можно пройти через алкоголизм или шизофрению, не осознавая этого. Но никто в капиталистическом обществе не может выйти из этого состояния (не выходя из капиталистического общества). Даже капиталист, по Марксу, переживает отчуждение, но как «государство», в отличие от рабочего, переживающего его как «деятельность». Маркс, однако, уделяет мало внимания опыту отчуждения капиталиста, поскольку его опыт не из тех, которые могут поставить под вопрос институты, лежащие в основе этого опыта.

Первая сторона отчуждения есть отчуждение от продукта труда. В капиталистическом обществе то, что производится, овеществление труда, утрачивается для производителя. По словам Маркса, «опредмечивание становится утратой объекта». Объект — это потеря в самом обыденном и человеческом смысле, что акт его производства — это тот же акт, в котором он становится собственностью другого. Отчуждение здесь принимает вполне специфическую историческую форму разделения работника и собственника. То, что я произвел или произвели мы, немедленно становится собственностью другого и, следовательно, выходит из-под нашего контроля. Так как он находится вне моего контроля, он может стать и становится внешней и автономной силой сам по себе.

Производя товар как товар (для собственника средств производства), я не только теряю контроль над производимым продуктом, но и произвожу нечто враждебное мне. Мы производим это; он обладает им. Его владение тем, что мы производим, дает ему власть над нами. Мы говорим здесь не только о вещах, которые производятся для непосредственного потребления. В более общем смысле речь идет о производстве самих средств производства. Средства производства производятся рабочими, но полностью контролируются собственниками. Чем больше мы, рабочие, производим, тем больше производительной силы может владеть и контролировать кто-то другой. Мы производим чужую власть над собой. Он использует то, что мы произвели, чтобы иметь над нами свою власть. Чем больше мы производим, тем больше у них и тем меньше у нас. Если я получаю заработную плату, я могу работать сорок или пятьдесят лет и в конце моей жизни иметь ненамного больше, чем в начале, и никто из моих товарищей по работе тоже не имеет. Куда пропала вся эта работа? Некоторые ушли на содержание нас, чтобы мы могли продолжать работать, но многое ушло на расширенное воспроизводство средств производства от имени собственников и их власти. «Общество» становится богаче, а сами люди — нет. Они не владеют большей частью богатства и не контролируют его.

Враждебность продукта, над которым я отказываюсь от контроля, продавая свой труд, — это также относится к нечеловеческой силе безличных законов производства. Законы капиталистического производства имеют надо мной власть. Хозяин, сам капиталист-собственник, может просто рассматриваться как просто представитель более отдаленных, скрытых и непостижимых сил. Его оправдание, когда он сообщает мне, что я больше не нужен, что ему придется закрыть это место или разориться, если он этого не сделает, не является простым оправданием. Сам капиталист всего лишь священник, хорошо живущий за счет служения капиталу, а не бог. Когда бог говорит, он тоже должен прыгать, иначе он окажется на моем месте, где, видит бог, никто не хочет быть. Так что между ним и мной «ничего личного». Но это именно проблема, а не оправдание.

Вторая сторона отчуждения, отчуждение от трудовой деятельности, означает, что в труде я теряю контроль над своей жизнедеятельностью. Я не только теряю контроль над вещью, которую я создаю, я теряю контроль над деятельностью по ее производству. Моя деятельность не является самовыражением. Моя деятельность не имеет никакого отношения к моим желаниям в отношении того, что я хочу делать, никакого отношения к способам, которые я мог бы выбрать для самовыражения, никакого отношения к тому, кем я являюсь или могу попытаться стать. Единственное отношение, которое деятельность имеет ко мне, состоит в том, что это способ наполнить мой живот и сохранить крышу над головой. Моя жизнедеятельность не является жизнедеятельностью. Это просто средство самосохранения и выживания. В отчужденном труде, утверждает Маркс, человек низведен до уровня животного, работающего только с целью заполнения физического пробела, производящего под принуждением прямой физической потребности.

Отчуждение от моей жизнедеятельности означает также, что моей жизнедеятельностью руководит другой. Кто-то другой, мастер, инженер, головной офис, совет директоров, иностранная конкуренция, мировой рынок, сама техника, на которой я работаю, решает, что и как, как долго и с кем я буду делать. действовать. Кто-то другой также решает, что делать с моим продуктом. И я должен делать это большую часть времени бодрствования на земле. То, что может и должно быть свободной сознательной деятельностью, и то, на что, как мне говорят, я заключил контракт как свободный работник, становится принудительным трудом. Оно навязывается моей потребностью и наличием у другого средств удовлетворения всех потребностей. В результате я отношусь к своей собственной деятельности как к чему-то чуждому мне, как будто она не совсем моя, а это не так. Я действительно не принадлежу этому месту, делаю это снова, и снова, и снова, пока я не могу даже думать или чувствовать что-либо, кроме минут, тикающих до момента выхода. Настоящий я хочет что-то делать.

Моя деятельность становится деятельностью другого. Жизнь оказывается разделенной между чужой работой и бегством от работы, которая для нас является «досугом». Поскольку наша собственная жизненная деятельность становится чуждой властью над нашей жизнью, сама деятельность получает дурную славу. и мы склонны избегать его, когда мы одни, в наше «свободное время». Само свободное время имеет тенденцию отождествляться со свободой от деятельности, потому что деятельность есть принуждение. Свобода приравнивается к противоположности действия и производства; свобода – это потребление, либо просто пассивное, бездумное «развлечение», либо просто выпуск пара. Только в классовом обществе есть такое отождествление деятельности с страданием и досуга с бездеятельностью или леностью, ибо деятельность при отчужденном труде есть не самовыражение, а самоотречение. Все наши возможности разделены на рыночные навыки. Мы говорим о «человеческих ресурсах» или молодежи как о «нашем самом ценном ресурсе», и весь этот псевдогуманистический жаргон выражает одну и ту же реальность, что человеческий труд превращается в товар, который можно покупать и продавать, как и любой другой.

По мере развития этой цивилизации мы получаем, конечно, все более тонкое и детальное разделение рук и мозга, чувств и интеллекта, проявляющееся в усеченных способностях как хозяев, так и наемных рабов. Некоторые люди, скорее всего, посвятят всю свою жизнь развитию способности обнаруживать дефекты на концах банок. Это становится их вынужденным вкладом в человеческий род. И именно в этом смысле мы недаром на позднейших стадиях капитализма думаем о себе как о придатках машины. В каком-то смысле капитализм включает в себя деволюцию даже за рабочим животным. По крайней мере, рабочее животное — это порабощенный целостный организм. Даже инструмент или раба можно использовать для выполнения самых разных задач. Но к тому времени, когда вы достигаете высшей стадии капитализма, человеческие функции могут быть более дегуманизированы, чем функции инструмента: вы становитесь придатком машины, всего лишь частью инструмента, винтиком в огромной машине производства.

Таким образом, многими путями отчуждение от продукта и от деятельности труда ведет к отчуждению в его третьем аспекте, к отчуждению от себя или от человеческой сущности, и включает его. Чужой силой становится не только продукт. Дело не только в том, что саморазвитие становится самоотречением. Внутренне связана с этими другими потеря себя. Отчуждать свою рабочую силу, быть вынужденным продавать ее как товар на рынке, значит утратить свою жизнедеятельность, которая и есть мое я. Это значит стать другим, чем я. Иногда мы довольно невинно говорим о том, что находимся вне себя или чувствуем себя далекими от себя; или иногда мы используем язык поиска идентичности и подлинности, незнания того, кто мы есть, или незнания того, кем мы стали. С марксистской точки зрения мы говорим о чем-то социальном и историческом, а не о чем-то метафизическом или экзистенциальном. На еще более глубоком уровне чувство потери идентичности или потери смысла является выражением, но все еще отчужденным, нашей реальной потери человечности, отчуждения от человеческого «родового бытия», как иногда называет это Маркс. Это то, что имеют в виду марксисты, когда говорят о дегуманизации.

Существует еще один аспект отчуждения от себя, которому Маркс уделяет мало внимания в своих поздних работах, но который упоминается в Рукописях и остается важным на имплицитном уровне. И, пожалуй, наиболее уместно обсудить его в связи с отчуждением от себя. Этот дальнейший аспект есть отчуждение от чувственности. Маркс понимает историю человеческого труда как, между прочим, формирование самих человеческих чувств. Человеческие чувства — это не пассивные механизмы, чистый лист, на котором мир более или менее четко и сильно оставляет свой след. Само чувственное восприятие Маркс понимает как результат процесса труда исторического субъекта. Чувственные формы, в которых мы воспринимаем вещи и их отношения, являются поэтому продуктом истории активного субъекта. Сами смыслы не даны раз и навсегда, а открыты для образования, расширения, уточнения, формирования и переформирования.

Если сами чувства являются продуктом процесса человеческого коллективного самостроения, то имеет смысл говорить об отчуждении чувственности. В капиталистическом обществе наша жизнедеятельность отчуждена. В результате мы занимаемся внутренне чувственной деятельностью, но отчужденным образом, почти исключительно, т. е. в нечувственных, внешних, посторонних целях. Чтобы удовлетворить практически любую потребность, мы должны в капиталистическом обществе работать посредством денег. Большую часть того, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы заработать деньги, или поставить себя в положение, позволяющее делать деньги, или улучшить свои способности делать деньги. Очень немногое, если вообще что-либо, чего может желать человек, не предлагается нам в качестве возможного объекта денежной сделки. Таким образом, вещи, которыми мы занимаемся, никогда не рассматриваются ни с точки зрения их собственной внутренней ценности, ни с точки зрения их человеческой ценности в более широком смысле. Большую часть времени мы не относимся к большинству вещей с точки зрения их внутренней чувственной и эстетической реальности. Таким образом, императивы капиталистического общества входят в наш сознательный и полусознательный опыт даже на уровне самого чувства и восприятия. Нас учат буквально видеть и чувствовать вещи как полезности, как абстрактные счетчики в процессе зарабатывания еще больших денег. Мы отчуждаемся от того, что Маркс называет нашими субъективными человеческими чувствами. Наши чувства не столько оживлены или огрублены, сколько механизированы. Если бы наша жизненная деятельность была нашей собственной, то она неизбежно включала бы в себя интенсивное развитие нашей способности к эстетическому восприятию чувственной действительности. В конце концов, согласно Марксу, люди — единственный вид, способный сознательно воспринимать законы красоты. При отчужденном труде чувственный опыт становится изменяемым знаком вещей и отношений, который может быть обращен в деньги, знаком всех вещей. Так как наша деятельность низведена до уровня механического служения грубым потребностям или, в ответ на это, мы, может быть, становимся эстетами, мы рассматриваем все только с точки зрения полезности. Или мы начинаем приписывать восприятие красоты или эстетической ценности тому, что имеет высокую цену. Мы можем быть впечатлены предполагаемой эстетической ценностью чего-либо, потому что это дорого.

Это отношение ко всему, даже к чувственным и красивым предметам, с точки зрения их полезности для расширенного воспроизводства капитала, означает, что мы больше не замечаем самой вещи. Ориентируясь в основном на части мира, денежная стоимость которых означает, что они по существу взаимозаменяемы, нам становится намного легче относиться к себе и друг к другу таким образом. Мы начинаем оценивать себя и друг друга с точки зрения суммы денег, которую мы можем заработать. Или части нас самих можно ранжировать в таких терминах. Мы менее способны, если все еще способны, воспринимать и ценить внутренние качества чего бы то ни было, даже самих себя. Эта дегуманизация чувств, восприятия и суждений не является чем-то случайным по отношению к дегуманизации людей.

Таким образом, мы приходим к четвертому аспекту, отчуждению от других людей или от общества. Как только традиционное сообщество (которое считало себя естественным) разрушается, люди становятся потенциально полезными или опасными объектами. Теперь можно иметь врагов в новом смысле. Только с крушением первобытного коммунизма человек становится волком для человека. «Человек человеку волк» ( homo homini lupus ) — одно из любимых высказываний Гоббса. «Волчье» поведение может происходить и происходит в «примитивных» обществах и между такими обществами, но это не принцип этих обществ. Он становится центральным и организующим принципом классовых обществ. На рынке трудно сказать, что антагонизм классов обостряется, но антагонизм между индивидами несомненно возрастает.
Теперь, по Марксу, «человеческая природа» должна быть понята как «совокупность общественных отношений». Не просто наша нейрофизиологическая конституция или наша ДНК заставляет нас вести себя или действовать эгоистично. Мы живем, по Марксу, в обществе, в котором каждый индивидуум должен видеть в другом не возможность своей свободы, а ее ограничение. Всякий другой становится для меня препятствием, но — и это тоже важно — необходимым препятствием, покупателем, клиентом, кредитором, должником, работодателем или работником. (Мы даже не придумали лучшей замены патриархальным терминам, таким как «муж» и «жена», чем слово «партнер», которое не предполагает ничего лучше, чем зал заседаний, полный юристов). Другой — соперник. Дело не в том, что сотрудничество здесь невозможно. На самом деле мы учимся координировать свою деятельность на все более масштабном и сложном уровне. В том, что это сотрудничество может иметь место только как совпадение отдельных и конкурирующих «просвещенных» личных интересов.

В феодальном обществе или в аристотелевском полисе жизнедеятельность человека прямо определялась предопределенным социальным статусом. Вместе с тем, однако, возникла солидарная связь, объединяющая обитателей различных слоев. Отношения между лордом и крестьянином были прямой, личной связью двусторонней лояльности и долга (и даже привязанности). Эксплуатация крестьянина была неотъемлемой частью патриархальных отношений. Хотя солидарность таких обществ была псевдосолидарностью, солидарностью, основанной на эксплуатации, она все же была солидарностью. Что делает рыночное общество, так это безжалостно разрушает патриархальные связи между лордом и крестьянином. Каждый человек должен быть брошен на свои собственные ресурсы, чтобы сделать свое состояние или нет, в зависимости от обстоятельств. Рыночное общество разрывает патриархальную связь между господином и крестьянином, господином и господином, крестьянином и крестьянином и заменяет ее денежной связью. Личные отношения заменяются личным безразличием. Основой договорных отношений являются денежные средства. Раньше рабочий работал на общество либо непосредственно, либо в личном подчинении своему начальнику, и подчинение труда было существенной чертой общества, ощущавшего единство организма. Раньше предполагалось, что общность возможна только как подчинение одного социального органа другому.

Но теперь моя работа не служба. Теперь я работаю за деньги, которые я трачу как хочу. В результате, для Маркса, хотя это с одной стороны менее иллюзорная жизнь, поскольку она не нуждается в зависимости от религиозных или мифических оснований для оправдания явной и ясной иерархии, с другой стороны она более иллюзорна. Моя свобода во многом только во внешности. В действительности моя жизнедеятельность все же отдана вышестоящему, который является вышестоящим, хотя формально и по закону он мне равен. В своих поздних работах Маркс особенно сосредоточится на том факте, что все переводится в денежные термины и что все отношения опосредованы деньгами. В капиталистическом обществе, говорит он, «каждый носит социальные связи в своем кармане».

Хотя Маркс в 1844 Рукописях не делает этого прямо и явно, существует прямая связь между мыслями Маркса об отчуждении от общества и его критикой государства. Тем, кто хочет продолжить эту тему, следует прочитать «О еврейском вопросе».   Для Маркса существование государства предполагает то, что мы могли бы назвать политическим отчуждением. Часто марксистское представление об упразднении или отмирании государства встречает своего рода озадаченную реакцию, которую можно было бы приберечь к упразднению солнца, луны и звезд. Но Маркс не назвал бы действие чего-то вроде всеобщей воли Руссо государством. Форма непосредственного самоуправления, заключенная в идее суверенитета всеобщей воли, не считалась бы государственной формой. Государство, по Марксу, представляет собой совокупность институтов, возникающих для того, чтобы скреплять постоянно разваливающееся общество. Государство есть функция других, более глубоких социальных антагонизмов, которые в принципе исправимы. Это функция всеобщих индивидуальных антагонизмов классовых обществ, но особенно функция самого классового разделения и возможности открытого классового антагонизма. Государство является необходимым средством принуждения и координации, когда общество больше не может сплачиваться другими средствами или до того, как оно снова научилось это делать.

Государство есть неотъемлемая часть классового общества, а не что-то отдельное или вне его; не нечто нейтральное и способное бескорыстно стоять над всеми частными интересами. В то время как такие теоретики, как Гегель, утверждали бы, что в современном государстве индивидуумы на самом деле были примирены и объединены, Маркс утверждает, что государство необходимо только из-за реальных антагонизмов, которые классовые общества порождают и поддерживают между индивидуумами. В современном, либеральном или даже демократически-капиталистическом государстве люди не находят на самом деле сообщества равных. Вместо этого в государстве они объединяются, чтобы отрицать неравенство и обособленность, которые являются их реальным существованием в социальной и экономической жизни. Таким образом, их объединение в политическом сообществе государства является иллюзией, поскольку на самом деле они разделены. Солидарность прежних, более органических форм общества якобы восстанавливается в буржуазном обществе в политических отношениях свободных и равных граждан. Но это псевдосолидарность, учитывая ложь многих существенных неравенств, выходящих за рамки формального равенства, установленного конституционным законом, и тот факт, что власть имущие в частной сфере имеют власть протянуть руку и заставить государство работать в первую очередь в своих интересах. коренные интересы. Как сказал когда-то французский писатель Анатоль Франс, «закон в своем величественном равенстве запрещает и богатым, и бедным одинаково просить милостыню, воровать хлеб и спать под мостами». Только потому, что в реальной жизни люди отчуждены друг от друга денежной связью, которая становится все более и более единственной вещью, связывающей их, они должны солидаризироваться в идеальном и ложном единстве формально равных граждан.

Здесь появляется понятие «перевернутого» или «двойного» мира, которое впоследствии станет важным в понятии Маркса о «товарном фетишизме». В качестве исправления, а также в качестве мистификации противоречивой реальности изобретается дополнительная, но иллюзорная реальность и как бы накладывается поверх первой. Иллюзорна не действительная власть государства, а представления о том, что государство — это единственное, что может сплотить общество людей, и что оно может делать это, поддерживая и выражая свободу и равенство всех своих граждан. . Государство и есть такая иллюзорная реальность, существующая в силу неправильного представления о том, что антагонизмы буржуазного общества являются естественными и неизбежными, вечными и существенными антагонизмами человека как такового. И в самом деле, это необходимая и реальная иллюзия — для буржуазного общества. Таким образом, государство не может быть упразднено, как хотели бы некоторые анархисты, по распоряжению отдельных лиц. Уничтожение государства зависит от предварительного преобразования и уничтожения классового общества. Государство в основном функционирует для поддержания общества в его нынешнем виде, как общества, основанного на классовых различиях, укорененных в способах производства и воспроизводства материальной жизни. Но уничтожение классового общества и его государства не означало бы исчезновения различий или необходимости в политике. Во всяком случае, политика будет более распространена, чем когда-либо (в отличие от управления подчиненным населением), если то, что мы подразумеваем под политикой, это что-то вроде общения людей и совместных действий для разрешения конфликтов между человеческими потребностями и социальными условиями. Существование процессов, посредством которых люди определяют общую политику и общие действия, — это не то, что Маркс назвал бы государством.