Журнальный зал. Пузыревская лада

Лада ПУЗЫРЕВСКАЯ. Где саду цвесть

каста

Где саду цвесть – белеет остов,а мы краснеем для контраста,лазутчики из девяностых,нас – каста.

Неприкасаемая свора,в напрасной нежности жестокихсолдат, не вынесших фавора,не стойких.

Так высоты все ниже градус,и будто нет звезды позорней,чем та, что выпала на радостьв наш лепрозорий.

Лечить отпетых нет причины,и что в сердцах не налабай ты,мы – сто пудов – неизлечимы,нас килобайты.

В анамнезе – сто строчек в вордеза тех, кто не успев наспамить,за скобки вынесен – подводитнас память.

Мы все еще online – на случай,когда забыв про чад и жен их,провайдер свыше свистнетлучшихиз прокажённых.

там, где нас нет

там, где нас нет, и не было, наверно,где даже сны – пиратский фотошоп,и воет ветер в брошенных тавернах –там хорошо.

где нас уже не будет – там, где мыв нелепых позах,не лишенных шарма,взлетали с арендованной кормы,карманную прикармливая карму.

и уплывали в ночь неправым галсом,где рыбы мрут от съеденных монет –о, как же ты блистательно ругался,что счастья нет.

верстая стих запальчиво запойный,смерть прогибалась радугой-дугой –ты про меня, пожалуйста, запомнидругой, другой.

на расстояньи наши взгляды вровень.так хорошо, что дальше – не сослать,а то, что мы одной бродячей крови –так не со зла.

мело во все пределы по полгода,бросались тени замертво на снег –ты глянь, какая выдалась погодатам, где нас нет.

что ты знаешь

Что ты знаешь о жизни заснеженных тех городов,где секундная стрелка годами стоит, как влитая,и короткая память не стоит напрасных трудов,и хрипят самолеты, с саднящего поля взлетая.

У остывшей земли на краю без причины не стой –прибирает зима в ледовитом своем фетишизмевыживающих чудом в местах отдаленныхне столь.Что ты знаешь о жизни?..

Родом из отмороженных окон – куда нам таким?..И тебе не понять,постояльцу нарядных бульваров,отчего так бледны одолевшие брод седокии не смотрят в глаза, отпуская своих боливаров.

Что ты знаешь о жизни, немногим длиннее стишка,где случайным словамв изувеченном ветром конвертедо последнего верят и крестятся исподтишка –что ты знаешь о смерти

искрометных свечей, позабытых у пыльных икон,где Господь раздает векселя в неизвестной валютеи все так же один – налегке по реке босикомотправляется в люди.

Русский лес

Дмитрию Мельникову

Русский лес не кончается, края ему и концане предвидится, брат.Сколько иней не стряхивай с веток –всей не выпить воды с помертвевшего было лицанашей черной земли, полной белого-белого света.

Будто ссохшийся бинт, ей нейтральная жмёт полоса,и разрозненный хор не сливается, сколько не мучайизможденные связки, и нечисть ползет по лесампод прогнувшийся купол.Но много нас в чаще дремучей.

На накрытых полянах – секретик под каждым кустом,золотые слова, из-под стекол пустившие корнив целлулоидный мир, где так трудно сказать о простомгде так просто молчать, год от году смурней и покорней.

Но ведь должен же кто-то. Попробуй потом, залатайэти чёрные дыры, кто дёрнется – заворожат ихне русалки, так лешие. Нужен шальной золотарьв это долгое странное странствие без провожатых.

Русский лес не кончается. Крепче затягивай жгутгоризонта, который завален, когда не – зарезан,и ступай, помолясь, – видишь, листья опавшие жгут?..Это наша земля – там, где света хватает. За лесом.

солёный снег

земля моя, впитавшая молитви горя на четыре жизни впрок,куда ни наступи – везде болитне ближний свет,нелёгкий хлеб,тяжёлый рок.

куда ни посмотри – везде метельи, колокольчик как ни дребезжи,из года в год всё та же канитель,и эту тоже надо пережить.

когда ни оглянись – петляет след,а ты всё ищешьсвой последний путь,не запираешь дверь на шпингалет.и кто-нибудь придёт когда-нибудь.

спи, родина, набату вопреки,детей своих растерянно обняв –два берега у каждой есть реки.мы встретимся у вечного огня.

и я приду. нам есть, о чём молчатьглаза в глаза в наш суетливый век –всем тем, кому не спится по ночам,кому всё снится твой солёный снег.

горловка

выводя из себя, не держи меня за руки, брат.дай ладоням запомнить податливый сумрак белёсый,перебрать поименно сугробы напрасных утрати смотреть, и смотреть, как метель обнимает берёзы.

поклониться родным, между делом, сходящим с ума,и чужих не забыть, хладнокровно шагающих рядом.зарекаться нет смысла – пусть будут тюрьма и сума,лишь бы выстоял дом, изувеченный шалым снарядом.

тише, девочка спит, что есть сил обнимавшая мать,на покрывшейся коркой земле, обернувшейся адом.здесь, по слухам, война – вот и некому их поднимать,обескровленных птиц, на лету искалеченных градом.

отпусти меня к ним, безмятежно не помнящим зла,я смогу рассказать им,что пропасть совсем не бездонна,что и с той стороны было видно, как нежно несламирно спящую дочь на слабеющих крыльях мадонна.

перемирие, брат, фейерверк завершает концерт,лишь бы нам не забыть это пение их горловое…песня – тоже тоннель, свет опять обещали в конце.сколько долгих веков с непокрытой стоять головою

любой ник

небо пасмурное всё ближе –не о том ли сто лет мечтала?то ли ветер карнизы лижет,исповедуя вкус металла,

то ли скоро весна и сновастанет некуда торопиться.что терять мне, живое словоподбирающей по крупицам,

на подмостках чужого векаприсягающей, как иконе,письмам мёртвого человекане ушедшего от погони.

у беспамятства нет девайса,неформат в ледяном офсете.как теплее не одевайся –всё равно попадаешь в сети.

без раздумий беру любой ник,даже думать боюсь – что ищем.тот ещё мне соловей-разбойникс точной рифмой за голенищем.

что просить у тебя, всевышний,принимай потихоньку меры –были, были, да вот все вышли.если только немного веры?

нет, конечно, я не про счастье,что давно уже не по силам.научи меня не прощаться,даже если я не просила.

стружка

эти тени под глазами эти медленные рукинам не сдать зиме экзаменнас не взяли на поруки

и не в жилу божья помощьмало в детстве нас поролипозывные и пароли растеряли не упомнишь

скоро сказка станет баснейвот и вечер смотрит волкомс каждым выдохом опасней на снегу хрустящем колком

наши горы наши горкимы застряли в средней школене пойму о чем ты что ли этот кофе слишком горький

обнимающим друг дружкувыжить бы не до блаженстваздесь мороз снимает стружку ради жести ради жеста

ветер бьётся взвыл и замеркак в предчувствии разлукиэти тени под глазами эти медленные руки

побелеет дом наш дачныйпамять снега все остреекруг вращается наждачный все быстрее все быстрее

ruszhizn.ruspole.info

Лада Пузыревская. "За то, что

Живет в Новосибирске (Россия).

Оцифровка

Не сметь оглянуться. Предательски жёлтымштрихует внезапно ржавеющий августпустые дороги, которыми шёл ты,где солнце и ветер, и шелест дубрав густ.

Мечтать, но не верить в заветное завтра –теперь уж на той стороне ойкумены,где первое слово баюкает Автор,где, все ещё живы, себе на уме мы

Рискнули проснуться с косыми лучами,махали руками последнему стерху –ах, как мы в хрустальное небо стучали!..Кто снизу, кто сверху.

В ответ – только эха бескрайние мили:мол, вон покатилась звезда на тавро вам.Не плачь, моя радость, о тающем мире –он весь оцифрован.

Потерянный пиксель, птенец оригами,хрустящие крылья с годами как ветошь,остывшую землю босыми ногамивсё вертишь и вертишь.

Никто никогда

Битый час, как зачахшею розой ветровбредят гончие в кольцах Сатурна,мы с тобой остаемся в ослепшем метро,беспризорники мы, десантура.

Сквозь краплёное эхо никак напролом,но залётная, будь ты неладна,бледнолицая полночь встаёт на крыло,намотала нам впрок Ариадна.

Вьются блики заманчивых гиперборейв запыленных витринах Пассажа –молча сдайся на милость и переболей,на реликтовый сумрак подсажен.

Не блажи, не пойдут блиндажи на дрова,крепче крепа созвездий короста,и всего ничего – лишь конверт надорватьи прощай, разлинованный остров.

Вместе скинемся – станет нам архипелаг,и Мальдивы считай, и Спорады,поднимая на флаг запыленный good luck,восставая чуть свет из парадной.

Где выходишь в народ, понемногу живой,завещая другим – да авось имбудет проще тащить свой ковчег гужевойвещих песен, прописанных в осень.

Хоть какую судьбину с весны замастырь –к ноябрю, всё едино – сплывёт за мосты,где в законе сквозняк ледовитый

беззастенчиво крошит асфальт и гранит,мой хороший, хоть тысячу слов оброни –пропадут ни за грош. Не дави ты

не согласные буквы – хоть чем их секи,только нам не с руки забивать в косякибезударные сны на панно там,

где кислотный залив, сам себе падишах,бронзовеет бесстыдно в чужих падежахпомертвевшей воды, как по нотам.

Всё едино – небесный смотрящий де Саднас на пару отправит в последний десант –сколько можно сидеть взаперти, но

позывной твой, запальчиво отшелестев,не взметнётся искрою на жёлтом листе –сорван голос. Не плачь, Робертино.

По охрипшим звонкам двери не нумеруй,пусть последнее дело краснеть на миру,пусть настырно теряю ключи я,

пусть не ссудят тепла ни Сенат, ни Синодно последняя страсть не сорвавшихся нот –колыбельная. Santa Lucia.

Засыпай же. Большой засыпает проспектбелым шумом почти тополиным –ни закат не распят, ни рассвет не распет,но не время читать тропари нам.

Пусть вовеки серебряных век не поднять,не вписавшись в чужие полотна,но бывало, по-братски подбросишь огня –и вскипит под асфальтом болото.

Здесь фехтуют с тенями вслепую, сиречьв пику всем словарям и канонамвольно льётся под камень невольная речь,только нам не дано. Не дано нам.

Город гулких чернильниц и метких тавро,пядь за пядью по памяти сдан ты,тонет ветреный шепот в колодцах дворов,то не дремлют стихи-секунданты.

Рифму на посошок не сотрёшь в порошок,льнут к колоннам покладисто ростры –Никогда?.. Никогда. Хорошо?.. Хорошо.Вряд ли в сумерках дело – да просто

ниоткуда никто умирать не пришелна Васильевский остров.

Здравствуй, Бог

Ну, здравствуй, Бог. Молиться не проси,скажу, как есть – к чему мне эта осень?Таких, как я, немало на Руси,не нужных вовсе,

не годных ни на бал, ни на убой,себе не близких и чужих друг другу.Смотри, смотри – с закушенной губойбредём по кругу.

Рассвет теперь страшнее, чем закат,за сумерки готовы разориться,пока ты наблюдаешь свысока,чем в этот раз закончится «зарница»,

пока рисуют пули вензеляи плачут дети: Боженька, помилуй...Их страх устала впитывать земля,а смерть, смеясь, вальсирует по миру.

Что ж мы? Покорно глядя в монитор,считаем дни и ждём дурные вести –не то скамейка запасных, не тогруз двести.

Пока сплошной отделены двойнойот плачущих теней на пепелище,предчувствие войны грозит войной.Мы потерялись, нас никто не ищет.

Без плащ-палаток, ружей и сапог,идём на свет в ошмётках ржавой пыли,чтобы успеть сказать – спасибо, Бог.За то, что – были.

stihi.lv

Вышла книга у Лады Пузыревской!

Купить книгу можно вот здесь.Искренне рекомендую каждому.Лада - лично для меня не просто Поэт, а Поэтище... да и каждому, кто хоть сколько-нибудь находился в сфере сетературы, достаточно увидеть ее имя, чтобы уже не сомневаться в том, что настоящая поэзия - она все таки есть. То, что она пишет - надо читать и читать, вслушиваясь и в каждую строку, и в каждое слово..._____________

Блажь дорожная – ближе, ближе прочерк вилами на воде . Бог не дожил – так те, что иже, всласть затеяли новодел на раскопках, граненых градом. Собираешь руками дым – был бы гопник, а будешь гадом вечно пьяным и молодым, коль вменяют менялам влипших на просроченной лебеде не вменяемых нас, но лишних на задворках чужих нигде – там, где августа бисер меткий ссыпан в чрево черновика где от дверцы открытой клетки ключ потерян. Наверняка там никто никогда не ропщет – глухо, немо, живи слепым: и прощать, и прощаться проще чаще осенью, был бы пыл. Будет пепел – горючий, едкий – этот дольше, чем на века. Ролевая игра – рулетка, блажь привыкших не привыкать к полумерам и полустанкам – не остыть бы, устав стенать. Ты опять заблудился, сталкер – там, за зоной, еще стена – там, где классики рефлексии чертят классики на песках и не прыгают – ты спроси их, кем приказано не впускать уцелевших во сне покатом, уцепившись – к спине спина… Глянь, как стойко молчит под катом гуттаперчевая страна.

колокольные сны

Тем, чей сорванный голос тут держится лишь на гвоздях, нет нужды повторять, как настырно сентябрь високосен, нам на стылых ступенях не выстоять – сказочник Росси не напрасно подмешивал в краски балтийский сквозняк, и в последнюю осень

разом сбудутся сны – их не спрятать, их не придержать вплоть до лучших племён – водянистого времени знаки, верно, в сказках фанерных финал испокон – цвета хаки, не по нервам – винил, но в винительных бдит падежах обесклавленный хакер.

Словом, кража со взломом, да словно не лезет в карман сумма сумрачных нот: “not to be“, не труби, не пролазит за подмётную медь – не пристать нам, зараза к заразе – ни к своим берегам, ни к чужим – проще сдать задарма сон, прицельный, как лазер.

Трубадуришь в ночи – мол, молчи, вдруг за нами придут, да никто ни за кем не приходит – неверный, но признак, что не стоит оваций – ховаться, сквозь мутную призму вид – не дальше забора, где сдан предпоследний редут, спи, мой пристальный призрак.

Что ты смотришь, как гамма-лучи чью-то ночь бороздят, преломляясь беспечно в кристальных надежд купоросе, здесь никто так давно не боится не верить – кто просит рваться голос охрипший, что держит на ржавых гвоздях, как последнюю – осень?..

сон по цельсию

В монферрановом царстве ночь замутила свита – льстиво льются в межу между белыми берегами безымянные шепоты с привкусом dolce vita, но качнется в сетях рострального алфавита парусиновый сон мой, кораблик мой оригами

и в кисейную тьму плывет бутафорский город, где канальи ветра, перья чижикам обрезая, суетятся запальчиво – как бы осипшим горлом взять последнюю ноту?.. Голод, мой мальчик, голод. Беззастенчиво путая образы с образами

пусть блажит пересмешник – спи, я тебя не выдам утекающим сумеркам, бьющим в сердцах картечью по пустым мостовым: вдох – и время пошло на выдох. Молча – помнишь, учили?.. – в полночь иду на вы, да мне ни пеший, ни конный никто не спешит навстречу.

Пусть подводит порой без повода подлый цельсий под чужие мосты и подмостки – на то и Питер, и труба – жить в подзорной трубе, и куда ни целься, попадешь в молоко – да нужен ли повод, если всех забот до рассвета – дождю подобрать эпитет,

затянувшись крапленым утром, до слез неброским – невсевидящим оком заплачет придворный ниндзя, прикипая к столпу – только толку с толпой бороться за нездешнее слово?.. – всюду фантомный Бродский, и стрелки крутят стрелки... И мы себе только снимся.

звени, колокольчик (Алькин блюз)(угу,этим особо горжусь - АМ))

а в питерском небе словно открыли шлюз штурмует закат, штормит за волной волна зареванным заревом грезить ты не вольна ты волей больна, прописанной в этот блюз

заносчивый, зыбкий, зябкий, забудь любой подстрочник дождя не знает неверных нот цеди, цесаревна, целительных see цейтнот и все мы под богом, и бог все равно любовь

пусть смоет улики с улиц, пусть это в плюс пусти на постой проспавших условный знак не лучше не верить, но лучше пока не знать как лучник, рассыпав стрелы, стритует блюз

стреножено время, в ножны вернулся страх пора возвращаться в сумрачный свой тибет и можно без дрожи, лишь бы к тебе, к тебе так, словно не мы сгорали в чужих кострах

и сходит на нет незваный звонарь – боюсь совсем не до смеха – вон, эхо ушло в зенит да быть ему звонким, если впотьмах звенит звенит колокольчик – может быть, это блюз

город спустя (отвинтажное to De)

это – осень, не спишь?.. свили гнезда ветра в витражах, распоясанный дождь суетится, в сердцах проливая сны бесстрашных бродяг – длится в лицах игра ролевая, но пока нас к рассвету все так же выводит кривая – пусть себе ворожат

пусть дышать – через раз, да полжизни почти невзатяг, и сквозь медные трубы youtube-ов беспечным кумаром просквозить в подзамочное завтра – похоже, недаром здесь любой искромётный пустяк завершается жаром – год ли, город спустя

полыхнет – не погасишь в предчувствии зимних простуд, не затянешь пленительным гимном прорехи, раз кашель, да не влипнет продрогшая память в дорожную кашу... если я не проснусь, обещай мне, что после – расскажешь где мосты прорастут.

раз уж осень, так пусть – ворожит, ворошит без затей кучевую листву – там, где с нотами снов колокольных колобродит туман, притворяясь впотьмах чистым полем, где по следу нельзя, и бесследно нельзя, коль окольных не случилось путей.

пусть с бездонных небес утекают надежд караси и зеркальный пейзаж караулит винтажный стекольщик, с каждым выдохом сумрак – короче, а сумерки – дольше, и как будто – пора, только vita всё dolce и dolce – хоть святых выноси. хоть звони в колокольчик.© Лада Пузыревская___________

alina-mark.livejournal.com

Журнальный зал: Дети Ра, 2013 №9(107) - Лада Пузыревская

Лада Пузыревская — поэт. Родилась и живет в Новосибирске, выросла на Дальнем Востоке, по разным причинам и поводам успела объехать почти всю страну и полмира — то ли гоняясь за временем, то ли убегая от него. Где и кем только не была, но теперь уже давно занимается тем, что так или иначе со временем связано: Лада — часовщик. Автор книг «Маэстро полуправды невсерьез» (2004) «время delete» (2009), «Последний десант» (2010). Широко печатается в российской и зарубежной периодике, включая сетевые издания.

такая ночь

Такая ночь — хоть закажи оркестр, не видно нот и проще утопиться, когда бы не с упорством летописца, считая вслух проталины окрест банкует март — на игровом столе вчерашних блюд большие перемены, убитый скрежет передач ременных впрок на сто лет. С пейзажем за окном накоротке страна моя, как схима именная, спит, паводок держа на поводке, напоминая рисунок хрупких вен один в один, не выдержавших вирусной нагрузки. Переводи мой свет, переводи на русский.

Предательски нахлынувший бетон, а дна все нет, как будто запретили — целуя след линяющих рептилий, дрейфует обезумевший планктон, а ты плывешь в оранжевые сны, страх оставляя ниже по теченью, растаявшей палитры ботичелли, усталый кровник ряженой весны.

В такую ночь без музыки ни зги, жгут летописи желтые страницы, горят колосники, поля, станицы. Хоть ты не сгинь.

корабельная молитва

Позволь нам — быть, хотя бы до поры последних звезд, ныряющих с причала. И что с того, что вечность обмельчала — немудрено, раз точат топоры для плахи те, кто строил корабли. И все-таки позволь начать — с начала, с тех берегов, где смели и могли мы звезды называть по именам, ловить ветра в мерцающие сети и имя бога не держать в секрете, не верили портовым крикунам про то, что ни вернуться, ни вернуть. Нам раздавали пряники и плети — на выбор, мы ушли куда-нибудь, не захватив ни компаса, ни карт. Пусть с каждым днем длиннее тени наши, позволь нам — быть, а где — уже не важно, позволь сказать спасибо, за азарт в твоей, без правил и ветрил, игре — затянутой на вечность рукопашной с самим собой, за церковь на горе, за истовую верность звонарей колоколам, известную тебе лишь, за зыбких снов горячечную ересь, за снег в июле, ливень в январе, за то, о чем волна в шторма молчала, за то, что ты по-прежнему не веришь ни нам, ни в нас… Позволь начать — с начала.

суеверное

Что до времени нам?.. как по году его ни вымаливай, стрелки ни подводи — ускользает проворное чудище, скрипнет старыми рисками на циферблате эмалевом, и курантам кранты. Только кажется — есть хоть чуть-чуть еще.

Я тебя попрошу — не запомнись проспектом заплаканным, оступаясь степенно в подтеках огней Староневского, где у редких прохожих сердечные клацают клапаны, и гудят до утра гуинплены, и спрашивать не с кого —

век который уже не взойдет из заветренной сырости свора борзых теней на уклончивом небе камлающем, да и что на озимом миру может запросто вырасти?.. Вон дрейфует моя кочевая звезда — мал-мала еще.

Ты приснись декабрем, в календарь с долгожданными числами волоча нерадивое счастье хоть силой, хоть волоком по замерзшей воде ли, полями ли чистыми-чистыми в волоокие сумерки, наспех подбитые войлоком,

где стареющий Бог разведет искрометное месиво, суеверно застыв по колено в космической обрези, и поди разбери — то ли блажь этот снег, то ли месть его?.. На ветру для молитвы нужны образа, а не образы.

А ты?..

Открой глаза — в блуждающей ночи немилосердно срезано под крыши ветрами небо. Только — не молчи… Дно под ногами, а хотелось — выше и ближе к солнцу, но меня не слышит единственная нужная душа. Предательски стучит шальное сердце в том смысле, что сбиваясь и спеша навстречу — пустоте. Куда мне деться от незнакомых лиц?.. И водка с перцем как, впрочем, и все прочие… врачи, в который раз не совладают с жаром — ртуть неподкупна — только не молчи!.. и солнце очумевшим красным шаром летит в окно мне. Потерять ключи и больше никогда не возвращаться — вот так в бреду задуман был побег. Воистину — сомнительного счастья замкнувшихся дорог недолог век.

Ты, самый главный в мире человек, скажи, каких еще мне ждать пророчеств?.. Конечно, проще мирно сдаться в плен чужих, до хрипа нежных одиночеств, но что могу я — без тебя?.. Взамен — лишь сны и тени поднимать с колен.

Донельзя обесценив чувство локтя и прочие врожденные черты, ослепнув, обезумев и оглохнув, я многому смогла бы научиться — избавившись от страха высоты, летать, к примеру, как умеют птицы, но небо подождет меня… А ты?..

мы — будем!..

Тебя не узнать невозможно — по вздоху, по взмаху, мятежному взмаху — держись!.. — плавников. Или крыльев?.. Так падают в небо, так сны провожают на плаху, так в ночь отпускают бесстрашную певчую птаху, так шепчут в бреду предрассветном: мы — были!..

Мы были податливей и безмятежней — как глина. Смиренней. Швыряли горстями слова и надежды, что бисер — известно куда… Собирали, сдирая колени подводные камни в любви утонувших прозрений. Мы были мудрее — не ждали ни песен, ни писем от канувших за амальгаму нестойких видений.

На дне — преломляется свет. И на тысячу радуг могло бы хватить нам с тобой… Не устав от падений — не выплыть, не вынырнуть и от настойчивой тени не скрыться — от наших вчера, выгребающих рядом.

Не стоит подметных желаний, моя золотая, наш дом из стекла, за которым — уснувшие люди. Что лед, что вода — все едино, согреешь — растает. И все возвращается в море, волной прорастая сквозь илистый сумрак сомнений, сквозь шепот: мы — будем.

не волей небес

Я был послан через плечо граду, миру, кому еще? Денис Новиков

Пусть шаткие крыши уносятся влет и снег на лету превращается в лед, крепчает слезящийся панцирь — умри на задворках свинцовых кулис, но выучи роль, а не вышло — молись, дыши на застывшие пальцы.

Подметная повесть соленой слюды стирает незваных прохожих следы, и прячется смерть в занавески, и город дрейфует, циклоном несом, и повод проснуться весне в унисон совсем невесомый. Не веский.

Не волей небес, отходящих ко сну, вольется в казненного ветра казну туман, умножающий скорби — гляди, сколько песен чужих намело, любое крещендо сойдет на минор, всплывая под «urbi et orbi».

И сердце не камень, и что ни долдонь, но лишь разожмешь Бога ради ладонь, и — amen, до слез изувечь, но ни голос на бис не взлетит, кистепер, подснежного свиста неверный тапер, ни эхо. И эхо — не вечно.

А лед полыхнет — да хоть как нареки, но вплавь здесь всегда середина реки, и с берегом берег не вместе, барокко по-барски заносчивых льдов, твой город, который не помнит следов — не стоит. Ни мессы, ни мести.

magazines.russ.ru